Те, кто охотится в ночи. Драконья Погибель - Страница 127

127

На скулах юноши обозначились желваки.

— После смерти мамы, — глухо отозвался он. — Я… я думаю, мне не стоило тогда сердиться на отца. В ту пору я еще не понимал, каким образом Зиерн может привлекать людей, часто против их воли. — Некоторое время Гарет сосредоточенно разглаживал оборку на рукаве, затем вздохнул. — Я думаю, он нуждался в ком-то, а я был так груб с ним, когда мама умерла!..

Дженни ничего не ответила, предоставив ему возможность выбора — продолжать или умолкнуть. С другого конца площади выползала еще одна процессия — на этот раз шли последователи одного из южных культов, плодящихся в портовых кварталах, как кролики. Темнокожие мужчины и женщины, распевая, били в ладоши, а исхудалый женоподобный жрец с волосами до пояса выплясывал вокруг маленького идола, плывущего над толпой в переносном алтаре, обитом дешевым розовым ситцем. Священники Кантирита, казалось, еще глубже ушли в свои защитные капюшоны, а флейты взвыли с удвоенной силой. Гарет оделил новых пришельцев неодобрительным взглядом, и Дженни вспомнила, что король Бела был также и Первосвященником храма Двенадцати Богов. И Гарет несомненно тоже был воспитан в самом ортодоксальном духе.

Грохот создавал иллюзию уединения. В бурлящей вокруг толпе никому ни до кого не было дела, и спустя минуту Гарет заговорил снова.

— Это случилось на охоте, — объяснил он. — Мы с отцом оба любили охотиться, хотя потом он не выехал в поле ни разу. Мама ненавидела эту забаву, но она любила отца и, если он просил ее, всегда выезжала с нами. Он посмеивался над ее трусостью, но это были не просто насмешки — он не выносит трусов. Она следовала за ним по ужасной местности, вцепившись в луку седла, и все ждала окончания охоты. Потом он обнимал ее, и смеялся, и спрашивал, не набралась ли она храбрости, — словом, подшучивал над ней. И так было всегда, насколько я помню. Она иногда лгала ему, что начинает находить в охоте удовольствие, но, когда мне было четыре года, я случайно увидел, как она перед самым выездом разорвала свою амазонку — персиковую, с серой выпушкой, — так боялась…

— Это была храбрая леди, — тихо сказала Дженни.

Гарет быстро взглянул ей в лицо и тут же отвел глаза.

— Прямой вины отца нет, — сказал он, помолчав. — Но, когда это случилось, отец решил, что виноват во всем он один. Она упала вместе с лошадью на камни, а с дамского седла спрыгнуть можно лишь в одну сторону. Она умерла через четыре или через пять дней. Это было пять лет назад. Я… — Он запнулся, слова не желали выговариваться. — Я нехорошо повел себя с ним после этого.

Он протер очки неуклюже и неубедительно: на самом деле он вытирал глаза.

— Теперь-то я понимаю, что, будь мама чуть похрабрее, она бы просто сказала ему, что не поедет ни на какую охоту. Не бояться быть высмеянным — тоже храбрость. Может быть, поэтому я и стал таким храбрецом, — добавил он со слабой усмешкой. — Если бы я тогда понял, что отец винит себя куда строже, чем я его… — Он пожал худыми плечами. — Если бы я это понял тогда! Но в то время мне было всего-навсего тринадцать. А когда наконец понял, было уже поздно — появилась Зиерн.

Священники Кантирита скрылись в одном из кривых переулков, зажатых кренящимися, словно пьяными, строениями. Ребятня, дурачившаяся вокруг процессии, успокоилась и вернулась к своим играм. Джон шел обратно по замшелым камням мостовой, выложенным елочкой, то и дело останавливаясь посмотреть на новое диво: на краснодеревщика, ремонтирующего кресло на каменной тумбе, на неистово жестикулирующих актеров или на зазывалу, заманивающего зрителей цитатами наиболее смачных кусков из пьесы. «Никогда он не научится, — усмехнувшись, подумала Дженни, — вести себя как герой из легенды».

— Должно быть, тяжко тебе пришлось, — сказала она.

Гарет вздохнул.

— Через пару лет стало легче, — признался он. — Я возненавидел ее. Потом она лишила меня даже ненависти. — Он покраснел. — А теперь…

Внезапно на площади возникло смятение — словно сцепились вдруг собаки. Женский глумливый голос взвыл: «Шлюха!» — и Дженни резко обернулась.

Однако причиной было вовсе не отсутствие вуали на ее голове. Маленькая женщина-гном с мягким облаком волос — абрикосовым в убывающем свете дня — робко пробиралась к фонтану. Ее шелковые черные штаны были подвернуты до колен, чтобы не замочить их в лужах на выбоинах мостовой, а белая туника с богато расшитыми и заботливо заштопанными рукавами говорила о высоком происхождении карлицы и о ее нынешней бедности. Она приостановилась, оглядываясь и болезненно щурясь, затем снова двинулась к фонтану. Маленькая округлая рука нервно стискивала дужку неумело несомого ведра.

Кто-то завопил:

— Эй, миледь! Что, устала сидеть на припрятанном зерне, да? А слуги-то нынче — дешевые!

Карлица снова остановилась и закрутила головой, словно ища обидчика, — беспомощная и полуслепая при свете дня. Кто-то кинул в нее сухим собачьим дерьмом. Она подпрыгнула, дернулась, узкие ступни в мягких кожаных башмаках поскользнулись на влажном, неровном камне. Карлица выронила ведро и, упав, быстро перевернулась на четвереньки. Одна из женщин у фонтана под одобрительные смешки товарок спрыгнула с края и пинком отбросила ведро подальше.

— Это научит тебя, как перекупать хлеб у честного люда!

Карлица торопливо подползла к ведру, но стоило ей протянуть руку, как толстая блеклая женщина, самая горластая из сплетниц, облюбовавших фонтан, отбила ведро еще дальше.

— И заговоры чинить против короля!

127