Фешенебельные магазины на Бонд-стрит были еще открыты. У Ламберта он попросил серебряную цепь — из чистого металла и желательно потолще. Надел он ее на Виго-стрит. Холод серебра щекотал шею. Снова замотав шарф, почувствовал себя несколько неловко. Может быть, приобрести еще и распятие?
Но серебро постоянно упоминалось как надежнейшая защита от вампиров во всех легендах, в том числе и не имеющих отношения к христианству. Весьма вероятно, что распятие, располагаясь рядом с важнейшими кровеносными сосудами, и впрямь могло их защитить. Оставалось лишь надеяться, что легенды говорят правду.
Если же нет — к утру он, скорее всего, будет мертв.
Впрочем, согласно некоторым легендам, к утру с ним может случиться и кое-что похуже.
«Странно, — размышлял он, протискиваясь сквозь толпу молодых щеголей возле резных дверей синематографа. — Фольклор повсеместно утверждает, что жертвы вампиров часто становятся вампирами сами, но Исидро ни разу не обмолвился о своих жертвах или о жертвах своих дружков как о вступивших в ряды убийц. Забияка Джо Дэвис говорил, что вампиров „делают“ и что его самого „сделал“ Кальвар, причем явно против воли хозяина вампиров Гриппена».
Стало быть, жертва вампира не всегда становится вампиром — впрочем, Эшер в этом и раньше не сомневался. Даже если забыть о впечатляющем списке жертв Лотты, элементарная логика подсказывает, что иначе весь мир был бы населен одними вампирами.
Следовательно, требуется еще что-то, какое-то намеренное действие… ревностно оберегаемое хозяином Лондона.
Гриппеном.
«Приходила с кавалером, — сказал продавец в табачной лавке. — Суровый малый и всегда в накрахмаленной рубашке».
«Выводок Гриппена, — сказал Забияка Джо Дэвис. — Рабы Гриппена».
Как, и Исидро тоже? Странно было представить юного гранда, склонившего перед кем-то голову.
Хотя слишком еще много здесь было неясного: подводные части айсберга, невидимые пружины и борьба за власть среди вампиров…
Сутолока ярко освещенного Ковент-Гардена осталась позади. Купол собора Святого Павла темнел на фоне вечернего неба. Улицы здесь были узки, разбегались во всех направлениях — кирпичные каньоны с кабачками, сверкавшими на углах подобно драгоценным шкатулкам.
Он пересек Савой-Уок дважды, прежде чем нашел нужный переулок — мощеный проход между двумя рядами домов и такой узкий, что в нем едва можно было раскинуть руки. Огни Солсбери-Плейс скрылись за поворотом. Река была неподалеку, переулок тонул в тумане.
Потом он раздвинулся в небольшой двор, где на мокрой мостовой теснились несколько строений: захудалый книжный магазин, мастерская стеклянных глаз, а за ними, в глубине двора, вырисовывался высокий дом — узорная кладка, свинцовое стекло, и весь черный от сажи. Огни оживленных улиц рассеивались в тумане над черепичными крышами и причудливыми трубами. В доме было темно, но, когда Эшер подошел поближе, в высоких окнах зажегся свет.
Ступени высокой лестницы, украшенной полуразвалившимися каменными львами, были испятнаны сажей. Стук дверного молоточка замер, отдавшись эхом в глубине дома. Даже напрягая слух, Эшер не мог различить ни звука за двустворчатыми резными дверьми.
Затем одна из створок внезапно раскрылась, и масляный мягкий свет, хлынувший в проем, обозначил женский силуэт на пороге. Лицо незнакомки, обрамленное темно-рыжими локонами, напоминало белый шелк. Карие глаза ее мерцали отраженным светом.
— Миссис Фаррен? — спросил Эшер, употребив фамильное имя графов Эрнчестерских.
— Да. — Что-то изменилось в ее взгляде.
— Леди Эрнчестер?
Она не ответила. Внезапно нахлынула сонливость, но Эшер сделал над собой усилие и взглянул в мерцающие глаза.
— Меня зовут доктор Джеймс Эшер. Я бы хотел поговорить с вами о Дэнни Кинге.
— Прошу. — Она отступила на шаг, жестом предложив ему пройти в арку, за которой располагался салон. Голос женщины был негромок и очень приятен — без тени кокетства и какой-либо искусственности. Следуя за хозяйкой, Эшер почти слышал, как у него колотится сердце. Хозяйка, видимо, тоже.
Салон был большой и содержался в порядке, хотя какое-то запустение в нем все же чувствовалось. Тусклая керосиновая лампа на углу камина в стиле барокко освещала изящные кресла, резное бюро. Мебель была старинная, красного дерева. Хотелось бы знать, кто здесь теперь стирает пыль и чистит крыльцо после гибели Дэнни Кинга.
— Я слушаю вас, доктор Эшер, — сказала миссис Фаррен. Манерой речи она напоминала Исидро — спокойный, почти бесстрастный голос. Стоя перед ней на островке отбрасываемого лампой света, Эшер видел, как блеснули на секунду клыки. Воздух она набирала только когда говорила; во время молчания грудь ее была неподвижна.
— Извините меня за вторжение, — сказал он с легким поклоном. — Если вы обо мне слышали, то должны знать, что мне нужна информация. А если вы знакомы с доном Симоном Исидро, то должны предположить, что сведений я получил от него немного. Дэниел Кинг был вашим слугой?
— Да. — Она кивнула. А вот это уже не напоминало Исидро, да и большие золотисто-карие глаза были исполнены большей живости. — Он был слугой моего мужа, — добавила она помолчав, и Эшер облегченно вздохнул. Он чуть было не решил уже, что все вампиры так же неразговорчивы, как дон Симон. — Грумом, или «тигром», как их тогда называли. Это было во времена нашего последнего… — Она свела брови, подыскивая слово, — совсем как живой человек. — Скажем, нашего последнего пребывания в мире. У нас было много слуг. В те дни слуги спокойнее относились к странностям хозяев — если те, допустим, жили в отдельном крыле и вели исключительно ночной образ жизни. Но Дэнни о многом догадывался.