Те, кто охотится в ночи. Драконья Погибель - Страница 100

100

Но Дженни, наблюдая за бледным лицом юноши, пока он говорил, хорошо видела, что Гарет при этом старается не глядеть Джону в глаза.

Ночью дождь усилился, ветер швырял его волнами о стены Холда. Тетка Аверсина Джейн принесла холодный ужин: сыр, мясо, пиво, которое Гарет пригубил с видом человека, исполняющего долг. Дженни, сидящая, скрестив ноги, у очага, расчехлила свою арфу и теперь подкручивала колки, в то время как мужчины толковали о дорогах, ведущих на юг, и об убийстве Золотого Дракона Вира.

— И еще одно было не как в песнях, — говорил Гарет, оперевшись острыми локтями на небрежно разбросанные по столу заметки Джона. — В песнях все драконы светлых, радостных цветов. А этот — черный, мертвенно-черный весь, кроме глаз. Рассказывают, они у него — как серебряные лампы.

— Черный, — негромко повторил Джон и оглянулся на Дженни. — У тебя ведь есть старый Список, не так ли, милая?

Она кивнула, прервав мягкие переходы по колкам арфы.

— Каэрдин заставил меня запомнить множество старых Списков, — объяснила она Гарету. — Некоторые он мне растолковывал, но этот — ни разу. Возможно, и сам не знал, как его понимать. Просто имена и цвета… — Она прикрыла глаза и повторила Список, голос ее при этом зазвучал, как старческое бормотание — эхо многих голосов из давнего прошлого: — «Телтевир — гелиотроповый, Сентуивир — голубой с золотом на суставах, Астирит — бледно-желтый, Моркелеб — единственный — черный, как ночь…» Список имеет продолжение, там еще дюжина имен, если это, конечно, имена. — Она пожала плечами и сплела пальцы на резной спинке арфы. — Хотя Джон рассказывает, что старый дракон, явившийся на берега озера Уэвир, в самом деле был голубой, как вода, с золотым узором по хребту и суставам — так что мог лежать у поверхности озера и воровать овец с берега.

— Да! — Гарет чуть не выпрыгнул из кресла, с восторгом узнав знакомую историю. — И Змей Уэвира был сражен Антарой Воительницей и ее братом Дартисом Драконьей Погибелью в последние годы царствования Ивэйса Благословенного, который был… — Он смутился и снова сел. — Это известная история, — заключил он, покраснев.

Дженни спрятала улыбку.

— К Спискам были также ноты для арфы — точнее, не ноты, а мелодия. Каэрдин насвистывал мне ее до тех пор, пока я не выучила наизусть.

Она прислонила арфу к плечу — маленький инструмент, принадлежавший когда-то Каэрдину, хотя сам старик никогда на нем не играл. Почерневшее от времени дерево, казалось, не имело украшений, но, когда свет из очага падал на него, изредка проступали Круги Земли и Воды, прочерченные тусклой позолотой. Она старательно извлекла странную нежную череду звуков — временами две-три ноты, иногда — режущую воздух трель. Звуки были разной протяженности, призрачные, полузнакомые, как воспоминания раннего детства. Играя, Дженни повторяла имена:

— «Телтевир — гелиотроповый, Сентуивир — голубой с золотом на суставах…»

Бесполезные обрывки прежних знаний (вроде тех, что повредили рассудок юного вертопраха, странного гостя с юга), каким же чудом уцелели они в снегах Уинтерлэнда!.. Ноты и слова давно уже утратили смысл, как строка из забытой баллады или несколько листов из трагедии об изгнанном Боге, которыми затыкают щели от ветра, — эхо песни, что никогда не прозвучит снова.

Руки Дженни блуждали по струнам наугад, подобно ее мыслям. Она наигрывала мелодии бродячих музыкантов, обрывки джиг и танцев, медленных и словно исполненных смутной печали при мысли о тьме, которая ждет всех в будущем.

От них она снова перешла к древним мелодиям с их глубокими, сильными каденциями: горе, вынимающее сердце из тела, или радость, зовущая душу, как отдаленное мерцание знамен, усыпанных звездной пылью, в летнюю ночь. Затем Джон вынул из ниши в черных кирпичах очага жестяную свистульку, какими дети играют на улицах, и присоединил ее тонкий, приплясывающий голосок к сумрачной красоте звуков арфы.

Музыка отвечала музыке, вытесняя на время странную смесь страха и печали из сердца Дженни. Что бы там ни случилось в дальнейшем, настоящее принадлежало им. Дженни откинула волосы и поймала светлое мерцание глаз Аверсина сквозь толстые стекла очков. Свистулька выманивала арфу из глубин ее печали в танцующие ритмы сенокоса. Сгущался вечер, и обитатели Холда начали собираться потихоньку у очага, присаживаясь на полу или в глубоких амбразурах окон: тетка Аверсина Джейн, и кузина Дилли, и другие многочисленные родственницы Джона, живущие в Холде, Ян и Адрик, толстый, жизнерадостный кузнец Маффл — все они были частью жизни Уинтерлэнда, такой же неяркой, но сложной и причудливой, как узор на их пледах. Гарет сидел среди них, не совсем выздоровевший, как яркий южный попугай в обществе грачей. Он все еще поглядывал испуганно и озадаченно, когда прыгающее в очаге пламя высвечивало заплесневелый завал из книг, камней и химических принадлежностей, и, судя по жалобному выражению в глазах юноши, он и предположить не мог, что его героический Поиск приведет в такое место.

Взгляд Гарета то и дело возвращался к Джону, и Дженни ясно видела, что в нем сквозит не только беспокойство, но и нервный страх, гложущее чувство вины за какой-то совершенный им проступок. Или, может быть, еще не совершенный, но который все равно придется совершить.

— Так ты идешь? — тихо спросила Дженни (уже поздно ночью, лежа в теплом гнезде из медвежьих шкур и лоскутных одеял). Ее черные волосы были разбросаны, как водоросли, по груди и рукам Джона.

— Если я убью дракона по просьбе короля, он вынужден будет ко мне прислушаться, — рассудительно проговорил Джон. — Раз я откликнулся на его зов — значит, я его подданный. А раз я его подданный, то, значит, он обязан оказать нам поддержку войсками. Если же я не являюсь его подданным… — Он помедлил и задумался, явно не желая произносить слова, которые бы прозвучали как отречение от законов королевства, за которые он так долго сражался. Джон вздохнул и не стал продолжать.

100