Те, кто охотится в ночи. Драконья Погибель - Страница 169

169

Джон… Она оглянулась и посмотрела в широкий проем, где он лежал у костерка, укрытый медвежьими шкурами: широкоплечий, крепко сбитый — даже и не предположишь, что он способен двигаться со стремительной грацией борзой собаки. Ведь это страх за него погнал Дженни в Бездну на поиски лекарств — и в итоге заставил взглянуть в серебряные глаза дракона. И все же Дженни по-прежнему не могла себе представить, как можно жить на свете без этой внезапной мальчишеской улыбки.

Адрик тоже умел так улыбаться, переняв веселую, солнечную часть причудливого характера Джона. А Ян унаследовал чувствительность матери, ее ненасытное любопытство, ее одержимость, граничащую с сумасшествием. „Его сыновья, — подумала Дженни. — Мои сыновья…“

Потом вернулось воспоминание о том, какую силу она вызвала к жизни, чтобы остановить разъяренную толпу у ступеней, и это неожиданно отозвалось сладостным восторгом и ликованием. Случившееся по-прежнему ужасало Дженни, усталость по-прежнему ныла в каждой косточке, и все же чувство победы над собственной беспомощностью не проходило. Как могла она растратить столько лет, прежде чем сделала первый шаг к могуществу! Одно-единственное касание разума Моркелеба — и в мозгу ее распахнулось множество дверей, ранее наглухо заколоченных. И если теперь Дженни от всего этого откажется, сколько тайных комнат останутся неисследованными? Искус великой магии… Одни лишь колдуны способны понять, что это такое: чувство, подобное лютому голоду, который не утолить. Дженни и не мечтала никогда о таком колдовстве, словно сотканном из света звезд; колдовстве, заключенном в бездонном сумрачном разуме дракона; колдовстве, способном внимать пению китов в далеких северных морях. Каменный домик у Мерзлого Водопада вдруг представился Дженни тесной тюрьмой; жадно цепляющиеся детские руки, казалось, удерживали ее от шага за порог — на свободу.

Может быть, Моркелеб в самом деле околдовал ее? Дженни запахнулась поплотнее в одеяло из медвежьей шкуры и поглядела в царственную ночную синеву над западным хребтом. Разве не могло случиться, что одна из драконьих мелодий обернулась заклятием, после которого теряешь интерес к делам людей и хочешь одной лишь свободы?

„Почему ты сказал „не только“, Черный Моркелеб?“

„Ты знаешь это не хуже меня, Дженни Уэйнест“.

Она различила его в темноте лишь после этих слов. Лунная дорожка алмазно замерцала на чешуйчатой броне, серебряные глаза просияли из-под полуприкрытых век. Давно ли он опустился рядом, Дженни не знала — приход его был беззвучен, как падение пера.

„Все, что ты даешь им, ты забираешь у себя. Еще когда ты проникла в меня своим разумом, я увидел, в какую пытку ты превратила свою жизнь. Я не понимаю людские души, хотя они светлы и отзываются подобно золоту. Ты сильна и прекрасна, Дженни Уэйнест. Я хочу, чтобы ты стала одним из нас и жила бы с нами на скалистых островах в северном море“.

Она покачала головой.

„Я не стану врагом тех, кого люблю“.

„Врагом? — Лунный иней опушил гриву, стоило Моркелебу повернуть голову. — Разумеется, не станешь, хотя, при всей твоей к ним любви, они этого заслуживают. Мне непонятна такая любовь, драконы любят иначе. Но когда я освобожусь от заклинания, привязавшего меня к этой горе и снова полечу на север, лети со мной. Я не чувствовал раньше ничего подобного, но я хочу, чтобы ты была драконом — таким же, как и я. Скажи мне, ну не все ли тебе равно, станет ли этот мальчик Гарет рабом женщины своего отца или рабом своей будущей избранницы? И какая тебе разница, кто захватит Бездну? Или долго ли еще эта женщина Зиерн будет осквернять разум и тело, покуда не умрет, истощив свою душу и магию? Тот ли, другой человек правит Уинтерлэндом и защищает его, удастся ли ему привезти туда книги о деяниях, описанных кем-то понаслышке… Все это так ничтожно, Дженни Уэйнест. Твоя магическая сила выше этой суеты“.

„Покинуть их теперь — все равно что предать. Я не могу без них“.

„Это они не могут без тебя, — ответил дракон. — Убей тебя люди короля на ступенях — твои друзья это бы пережили“.

Дженни подняла глаза. Черный, мерцающий призрак — он был куда мощнее и прекраснее того дракона, убитого Джоном в Вире». Его пение отзывалось в ее сердце, как отзывалось оно в чистом золоте. Как будто вынырнув на солнечный свет из привораживающей ночи, Дженни помотала головой.

«Нет. Это неправда». — Она встала и, кутаясь в мех, ушла в черный проем Врат.

После резкой ночной свежести воздух огромной пещеры показался затхлым и продымленным. Гаснущий костер кидал злобные янтарные вспышки, еле касающиеся кончиков каменных клыков на потолке и слабо взблескивающие на звеньях сорванной ламповой цепи. Всегда неприятно возвращаться с живого морозного воздуха ночи в стылое жилье, но в этот раз сердце Дженни сжалось как-то по-особому — так, словно она навсегда возвращалась в темницу с воли.

Свернув медвежью шкуру, она бросила ее перед огнем и отыскала алебарду в груде скарба, перенесенного сюда из лагеря на Холме. Что-то шевельнулось в темноте; Дженни услышала шорох пледа, и спустя мгновение голос Гарета окликнул:

— Дженни!

— Я здесь. — Она приподнялась; отблеск тлеющих углей лег на ее бледное лицо и на металлические завитки овечьей куртки. Кутающийся в потрепанный пятнистый плед Гарет выглядел заспанным и взъерошенным, ничуть не напоминая того юного придворного, что две недели назад, облаченный в изысканную мантию из лимонно-белого атласа ожидал королевского выхода. И уж совсем мало (отметила Дженни) осталось в нем от неуклюжего юноши, явившегося в Уинтерлэнд разыскивать своего героя.

169