— Повезло тебе, — окликнув Дженни, произнесла она с гортанным северным выговором. — Лорд-то прошлой ночью с дозора вернулся! Где-то тут шатается.
— Это она не о… Это она о лорде Аверсине? — прошептал ошеломленный такой фамильярностью Гарет.
— Другого лорда у нас нет.
— О… — Он моргнул, сделав еще одну мысленную поправку. — Лорд сам ездит в дозор?
— Охрана границ. Он объезжает свои земли — в основном только этим и занят. Он и добровольцы из ополчения. — Глядя на ошеломленное лицо Гарета, она добавила мягко: — Вот это и значит быть лордом.
— Да нет же! — возразил Гарет. — Ты сама знаешь, что это не так. Это — доблесть, это — благородство…
Но они уже выехали из полумрака бревенчатого тоннеля на освещенную негреющим солнцем площадь.
Гам, сплетни, убожество — и все-таки селение Алин всегда нравилось Дженни. Здесь прошло ее детство. Каменный дом, в котором до сих пор жила ее сестра с мужем, стоял в переулке у крепостной стены. Деверь, правда, не любил вспоминать про их родство. Они относились к ней с боязливым уважением и делали вид, что не знакомы с нею, — простые крестьяне с их убогими судьбами, в привычной колее сезонных работ, — но она-то их знала. Она знала их жизнь не хуже, чем свою собственную. Не было дома, где она бы не принимала ребенка, или не врачевала болезнь, или не боролась со смертью в одном из ее бесчисленных в Уинтерлэнде видов. Да, она была знакома и с ними, и с однообразным узором их печалей и радостей.
Пока лошади шлепали по стоячей воде к центру площади, Дженни видела, как Гарет со старательно скрываемой брезгливостью взирает на поросят и цыплят, делящих зловонные переулки со стайками визжащей детворы. Порыв ветра донес до них дым из кузницы, а с ним — слабое дуновение жара и обрывок непристойной песни кузнеца Маффла. В одной улочке выплескивала мыльную воду прачка, в другой — Дэнни Уэрвилл (ее ребенка Дженни приняла три месяца назад), доила одну из своих ревущих коров: половину молока — в ведро, половину — мимо. Дженни видела, как взгляд Гарета недоверчиво задержался на убогом храме с корявыми, грубо вытесанными подобиями Двенадцати Богов, неразличимых друг от друга во мраке ниши, затем перекочевал к вращающемуся Кресту Земли и Неба, сложенному из камня на бесчисленных дымоходах деревни. Спина юноши выпрямилась при виде явных знаков язычества, а верхняя губа скривилась, когда он заметил свиной загон, пристроенный к одной из стен храма, и пару мужланов рядом с ним. Облаченные в потертую кожу и пледы, они лениво болтали, опираясь на жерди ограды.
— Нет, ей-богу, свиньи могут предсказывать погоду, — говорил один, протягивая палку, чтобы почесать спину громоздящейся в загоне чудовищной черной свинье. — Кливи пишет об этом в своем «Земледельце», да я и сам не раз это замечал. И еще они смышленые, смышленей собак. Моя тетка Мэри — ты помнишь тетю Мэри? — пробовала их учить еще поросятами и, знаешь, выучила одного, белого — он за ней туфли таскал.
— Да ну? — сказал второй, скребя в затылке.
Дженни направила лошадь в их сторону, и Гарет, раздраженно ерзая в седле, был вынужден последовать за ней.
— Точно говорю! — Тот, что повыше, причмокнул губами; свинья приподняла в ответ рыло и хрюкнула, выражая нежнейшую привязанность. — В «Аналектах» Полиборуса сказано, что в Древних Культах свиньям поклонялись, причем не как дьяволам — это все папаша Гиеро выдумал, — а как Богиням Луны. — Он толкнул очки в стальной оправе повыше, к седловине своего длинного носа — забавный жест для человека, стоящего по щиколотку в свином помете.
— А и взаправду! — подхватил второй. — Старушка эта, когда помоложе была и любила удирать, представляешь, дверь из загона научилась открывать. Только, бывало… О! — Он торопливо поклонился, заметив Дженни и раздосадованного Гарета, молча сидящих в седлах.
Тот, что повыше, обернулся. Карие глаза за толстыми стеклами очков встретившись с глазами Дженни, утратили свою привычную настороженность, сразу оттаяли и озорно просветлели. Среднего роста, не очень-то и привлекательный, лохматый и небритый, в вечной своей старой кожаной куртке и волчьем камзоле, залатанном кусочками металла и обрывками кольчуги, чтобы защищать суставы, — что в нем было такого, в который раз удивилась она, что и после десяти лет знакомства наполняло ее бессмысленной ребяческой радостью?!
— Джен! — Он улыбнулся и протянул руки. Она оперлась и, соскользнув с седла, оказалась в его объятиях, в то время как Гарет, неодобрительно глядя на это, никак не мог задать главного вопроса.
— Джон, — сказала она и повернулась к юноше, — это Гарет из рода Маглошелдонов. А это — лорд Джон Аверсин Драконья Погибель из Алин Холда.
Гарет потерял дар речи. Взгляд его стал туповатым, как у оглушенного ударом по шлему. Потом с излишней торопливостью он принялся сползать с седла, задел раненую руку и резко вздохнул. Вряд ли в его распаленную фантазиями голову приходило, подумала Дженни, что он встретит героя своих баллад пешим, да еще по щиколотку в грязи у свиного загона. Судя по выражению лица, Гарет, хотя и знал прекрасно, что с высоты его роста любой покажется коротышкой, все же был поражен тем, что легендарный лорд почти на голову ниже его. И вряд ли в какой-нибудь балладе упоминалось о такой детали, как очки.
Гарет все еще хранил молчание. Аверсин, с обычной своей дьявольской безошибочностью истолковав поведение гостя, заметил:
— Я бы предъявил вам шрамы от драконьих шипов, но они, поверьте, расположены в таких местах, что я не могу это сделать на людях.